Леонид Парфёнов заметно волновался. Порою сбивался, «читал без выражения», а когда закончил говорить, у него были ледяные руки, как сказал Эдуард Сагалаев, который подошел к Леониду, чтобы пожать ему руку и поблагодарить.Да, правду говорить нелегко. И неправы те, кто возражают, что он не сказал ничего нового, что все это мы и так знали. Одно дело знать, а другое дело сказать перед всеми. Для этого нынче нужно мужество. Это волнительно даже для очень известного, очень уважаемого новоиспеченного…
Леонид Парфёнов заметно волновался. Порою сбивался, «читал без выражения», а когда закончил говорить, у него были ледяные руки, как сказал Эдуард Сагалаев, который подошел к Леониду, чтобы пожать ему руку и поблагодарить.
Да, правду говорить нелегко. И неправы те, кто возражают, что он не сказал ничего нового, что все это мы и так знали. Одно дело знать, а другое дело сказать перед всеми. Для этого нынче нужно мужество. Это волнительно даже для очень известного, очень уважаемого новоиспеченного лауреата.
Но Парфёнов не просто выступил. Он, будучи человеком талантливым, к тому же с энциклопедическим стилем, за пять минут дал полное определение современного телевидения, и определение это хоть сейчас помещай в Википедию: «Российское телевидение первого десятилетия третьего тысячелетия». Или «Намедни ТВ 2000-2010».
А по сути это было заявление о разгроме российской журналистики. Когда бьют врага, он еще может оказывать сопротивление в отдельных местах, партизанить, но в целом он разбит и капитулировал. А партизан и отдельные очаги добить при желании не трудно. Не будем обольщаться, не будем себе льстить. Да, есть «Эхо Москвы», есть «Новая газета», есть еще несколько изданий и интернет, но для широкой массы журналистика – это то, что по телевизору. Из телевизора люди узнают о мире, о жизни, и часто верят ему даже больше, чем собственным глазам. Им говорят, что все хорошо, а они глядят вокруг и видят, что все как раз плохо. Но думают: раз говорят, значит, действительно хорошо – просто лично мне почему-то не повезло жить в плохом месте.
Что будет с Парфёновым дальше? Наверное, ничего. Надеюсь, что ничего. Он продолжит снимать свои отличные фильмы, делать удачные или менее удачные, но все равно любопытные проекты. Работать так, как работают на телевидении многие вполне приличные люди. Как работало немало талантливых и достойных людей и на советском телевидении, когда было еще труднее, чем теперь. Куда труднее. Люди ищут свою нишу. И я ни за что не буду их осуждать. Многие мои знакомые работают там, в том числе и на информационном вещании.
Ну что им делать? Бунтовать? Уходить? Чтобы остаться без работы или пуще того получить по башке? У меня есть, тьфу-тьфу, счастливая возможность говорить и писать то, что я считаю нужным. Но я знаю, что если что-то, не дай бог, случится с моей работой, идти мне будет некуда. Точно также и товарищи мои с телевидения. Только у них немного иначе. Хочешь работать – подчиняйся правилам. Или иди, куда глаза глядят. А куда идти, если человек всю жизнь на телевидении проработал? Если ничему другому его не учили, ничего другого он не умеет? А у него семья. Да еще какая-нибудь ипотека. У кого при этом совсем совести нет, тот станет прославлять власть или чего-то в этом роде, с жаром, неподдельным восторгом, комсомольским задором. А кто-то будет просто вып
1a2a
олнять поручение. Дали задание осветить визит Самого – осветил. Задницу особо не рвал, все пересказал и показал – и ладно. Если дал бог талант – иди снимай документальное кино, передачи о непознанном, о культуре или спорте. Ищи свою нишу, чтобы с дерьмом соприкасаться поменьше и пореже. В конце концов, на телевидении есть сериалы, шоу.
Сейчас вполне можно работать в средстве массовой информации и не быть журналистом! Когда мы учились на журфаке, «работник телевидения» и «журналист» — это были синонимы. А сейчас, допустим, ведущий передачи «Прожекторперисхилтон» — он разве журналист? Он просто работник телевидения. Сотрудник индустрии развлечений. Можно, можно найти себя и в говно не вляпаться.
А журналистики тем временем нет. Она отбивается в отдельных очагах, партизанит.
Говорят, что выступление Леонида Парфёнова было не в конце вечера. Было и что-то вроде брифинга. Были вопросы. Но про его выступление, в которое он вложил столько сил, никто не вспомнил – словно его и не было. Как если бы в кино после кульминации, драматической, душераздирающей сцены пошла какая-нибудь рутина, чаепитие, проходы, потом еще что-то, и уже не понятно, к чему была та кульминация, зачем герой рубаху рвал?
Ну а чего другого вы ожидали? Что сейчас прямо на банкете начнется «гамбургский счет»? Парфенов, может быть, всю ночь накануне не спал. Он, может быть, думает, что поставил на кон что-то важное. А остальные-то спали и ничего ставить не собирались. Не волновались и не собирались с духом. Они к Поступкам не готовились. А еще говорят, что ни один канал про эту речь не упомянул и ни кусочка не показал. А под каким соусом они бы это показали? Комментировать же как-то надо, обсуждать. Если бы они показали и обсудили, так и речи Парфёнова бы никакой не было, потому что это было бы уже другое телевидение.
Но я соглашусь с Познером, который сказал, что если бы вдруг всем этим людям внезапно разрешили бы говорить все, что угодно, и не было бы ни внешней цензуры, ни внутренней – то тогда бы мы не узнали ни телевидения нашего, ни телевизионщиков. Вопрос только в том, кто это вдруг разрешит и зачем?
Я думаю, что выступление Парфёнова, конечно, ничего на телевидении не изменит. Но я также уверен и в том, что без таких выступлений ничего не изменится.